В начале февраля в нашей газете была публикация под рубрикой «Наши корни» о прозвищах коренных жителей Усть-Катава. Название я тогда подобрал к материалу броское — «Пуляры, Севалы, Комари…» — в надежде, что люди прочитают, захотят покопаться в своих корнях и откликнутся. Откликнулись двое. По нынешним интерактивным временам это немало. Из Колонии позвонила женщина, и ещё один мужчина пришёл в редакцию сам, правда, на костылях.
Домик в Колонии
Мы тотчас поехали к Валентине Николаевне Тулуповой, её домик сразу за больницей, она нас ждала.
— Прочитала Вашу статью про прозвища и сразу вспомнила детство, — говорит Валентина Николаевна. — Я его провела на Юрюзанской улице, там практически у всех были прозвища. В 1954 году мы переехали в Колонию, мне было 14 лет, здесь прозвищ ни у одних соседей не знаю. В основном здесь жили эвакуированные брянские, а в бельгийских домах — начальники. А на Юрюзанской всё помню, как с утра выходили на улицу и затемно приходили. Нас гурьба была, в каждой семье по 4–5 человек детей. Когда Вашу статью прочитала, сразу всех вспомнила. Напротив нас жили Кузенькины — Кувайцевы. Дальше по нашему порядку жили Сергеюшкины — тоже Кувайцевы. Вот Таня Кусуйкина — тоже Кувайцева. Там канава была, сейчас её засыпали, речка текла, вот она на берегу жила. С правой стороны от нас жили Куляпины — это Наруковы. Помните, в библиотеке работала Анфиса Рудая? Их «Куляпины» почему-то называли. А вот говорили: «Конорайкины, Конорайкины», и я даже фамилию их не знаю. А я Тулупова, мы Сарги. Отец уж больно гордился, что мы Сарги. Сарга в переводе — горный козёл, и думаю, действительно, наши мужики были козлы — и драчуны, и хулиганы, и пьяницы были. Я вот Володю Тулупова хорошо знала по работе, и тут недавно выяснилось — мы, оказывается, родственники, наши деды были родными братьями. Вот Володин двоюродный брат — Есарев, его всё время звали Монахом. И они гордились, говорили: «Мы Монахи!». Прочитала в газете про Тику — это мамин двоюродный брат Кувайцев Александр. Мама в девичестве Боровкова, где сейчас администрация — на этом месте был мамин дом. Там и мой дед жил, а дальше уже к Прямой горе жил мой прадед — Боровков Филипп. Он серпиевский, там же в основном Боровковы, они сюда перебрались из Калужской области во времена Демидова. Прадед переехал в Усть-Катав и здесь выделывал кожи, шил шапки, тулупы, полушубки. Другой мой дед Тулупов тоже этим занимался, возможно, и фамилия оттуда пошла. У прадеда Филиппа было 12 детей, и у моего деда Григория тоже где-то 12 детей, выжило 6 — пять сестёр и один брат, который погиб на войне в 1942 году. А нас у отца было трое. Родители не обращали на нас никакого внимания, мы на улице были сами по себе — улица нас растила и воспитывала, а потом школа чему-то учила. Мама спрашивала: «Валька, ты уроки-то сделала?» «Сделала, сделала», — говорила я, брала учебник, а сверху учебника — любимую книжку, и всё. Потом на завод устроилась, меня там уже учили жизни.
Тетрадь в коленкоровой обложке
Владимир Михайлович Куликов сам пришёл в редакцию и принёс общую тетрадочку в коленкоровой обложке.
— Эту тетрадочку я завёл в 2014 году, — сказал он. — У моего отца Киселёва Михаила Николаевича была тетрадь, где были фамильные прозвища. Ему отдал эту тетрадь Векшин Борис Яковлевич. Они с ним работали в 29-м цехе, специалист он великий был и спортсмен великий. Лыжник Векшин, слышали? Он отцу тетрадь отдал, видно, чувствовал что-то, вскорости он и умер. И с этой тетрадью отец бегал, бегал, и кто-то у него её «изъял», куму больно интересно было, а может, кому обидно было. Я раньше спрашивал: «Батя, а почему этих Головёшкиными зовут? Они же не Головёшкины». Он говорил: «Так у них лицо, как кирзовый сапог, как головёшка — чёрное». А ещё у отца была тетрадь, где написано, кто кому и как родственник, и когда жил, когда умер — всё в этой тетради было. У отца 4 класса образования, работал он слесарем. И вот беда — он всё записывал, а я не стал записывать. А вот векшинскую тетрадь попытался по памяти восстановить. Смотрите, здесь всё по алфавиту: Ананьин — Мокшаны. Я работал даже с Мокшаном. Спрашиваю что-то по работе, мне говорят: «Так к Мокшану подойди». Скорее всего, это выходцы из Мордовии — мокша. А вот Ананьины — Плетни. Пётр Николаевич был референтом в заводе, вот этот Плетень в Зашиханке жил. А вот скажи: «Абрамов» — их никогда так никто не знал, а скажи: «Лосейкины» — сразу покажут. Но это не те Абрамовы, из которых был директор завода, а этот Абрамов большие года в лагере работал сторожем. Бахаревых много, а скажи: «Славка Чебак» — сразу покажут. Пойдёшь в кузницу, там был Миша Болышев, и спросишь: «А где Болышев?» Там полно Болышевых, не сразу сообразят, а скажешь «Талатай» — сразу: «А, Мишка, вон он». А вот Витьку Биева я тоже знал — Плита, и всей семьи кличка — Плита, почему, не знаю. Они как-то родня художнику Виктору Биеву, который на Пролетарской жил — улица Кондрина раньше так называлась. Сашку Биева тоже хорошо знал, он Шмидт, жил в Колонии. Другой Биев — Яхья. Вот ещё один Бахарев был, они Пеночкины. Скажешь: «Чебак, Махан — Бахаревы». «Нет, — говорят, — эти из Пеночкиных, совсем другие». А вот этого Бахарева я тоже хорошо знал — Лапочка, он мёдом занимался. Другой Витька Бахарев, у него кличка была Сват, жил он около висячего моста. Есть Баландины — Сучки, а есть Баландины — Дениски. А вот Вишняковы — это все зашиханские. Один Вишняков — Финага, а что это такое, не скажу. Другой Вишняков — Селяган, третий — Булда. Три брата, они по разным концам жили на Пролетарской. Мать у них — тётя Анисья, и в доме такой иконостас у неё был, я впервые столько икон видел. А вот этих ты знаешь, Ведерниковы — Бадейкины. Гнездины — Шлюки. Скажи раньше «Гнусарёвы» — никто не знает, а скажи «Шутурма» — сразу покажут, кто. А вот был Иван Михайлович Гришаев, у него кличка Чирок. Вот они встретятся со Славкой Бахаревым, они же заядлые охотники, но иногда на рыбалку ходили. Как-то сидели мы у Смирного моста. Рыбаки и охотники прикалываться же любят. Иван Михайлович поймает синяшку и говорит: «Опять чебак попался!» А на скале всегда вороны сидят, и Славка прикалывается: «Ваня, опять утки прилетели». Утки — это же чирки, а у Бахарева кличка — Чебак! Так вот жили раньше, какие-то все беззлобные были. А это Дыдыкины — Корчаги. Корчаги — они гончары, из глины большие горшки делали, и назывались они «корчаги». А вот Домнины на Вислом жили, они Говяхи. Отец, не помню, где работал, а два сына хоккеистами были, где-то в других городах играли. А как к нам приедут играть, на матче мужики кричат: «Говях, говях — гол!». Есарёвы были Пискари и были Банайки. Жидкова я только одного знал, у него кличка была Складник. Он мимо не пройдёт, всё в карман тащил, как склад у него был. Моя мать до 95 лет везде ходила, на базар с утра бегала, а тут меня попросила: «Вов, купи молока у Бакулы». «А это кто такой?» «Это Зиновьев Витька». Недавно его видел, он говорит: «Баушка давно умерла, а кличка так и осталась». И ещё есть Семики — тоже Зиновьевы. Зайцевы — это Куяны, тоже зашиханские, Витька Куян со мной служил. Зуевы — Сюкай, Запьянские — Чекмари. Крюковы — Каляпки, но есть и Калинины Каляпки. А Кушов — Ширякай. Это мои родственники. Я спрашивал, почему Ширякай? Оказывается, они из деревни Ширяково. И есть Кушовы — Мосейки, есть Кушов — Чуваш. Кувайцевы — Куныры, есть ещё Кувайцевы — Багайки, есть Кувайцев — Кумыс. Кондрины — Пимокаты, они все на Пролетарской жили. Но есть Кондрин — Лисинка. Это что? Когда смолу жуёшь, говорят же: «Ты чё, лисинку жуёшь?» Карауловские — Бурули, всё понятно, они гоняли по речке плоты, по бурунам. А был ещё Карауловский — Кока. Он всю жизнь судьёй был по хоккею, так всегда и говорили: «Вон Кока, судит». Судил, пока его не задавило на переезде, мотоцикл заглох, не успел вытолкать. Кузнецовы — Тринай, а Куликовы — Ягуны, понятно, что из Серпиевки. Карпов — Балаган, а ещё есть Кукушки. Колдашёв Иван Васильевич, он — Ваня Грязный. Удивительный он человек, в войну был юнгой на корабле. За всю рыбалку мог только два слова сказать: «Пойдём, поедим», и всё. Но потихоньку всё равно узнал его историю: в 1953 году в Средиземном море их экипаж весь сняли, и кому десять лет, кому меньше, кому больше дали — всех отправили в лагеря. А в юнгах он в трюме с паровыми машинами работал, и когда отсидел, его в Усть-Катав на МТС прислали. Их же раньше не запускали в крупные города, вот он с Машкой здесь жил. Мы её всё Недоделанной Руслановой звали, она постоянно пела: «Валенки, не подшиты, стареньки...» Они жили в бараках за Брянским мостом.
Так Бодряк или Шишига?
Киселёвы — Бодряки, это наша кличка. Бодряк — это я по киселёвской линии, а по маминой (у меня она Скрябинская) я — Шишига. Бабушка, которая на той стороне жила, где Революционная и Карла Маркса, звала меня Бодряк, а бабушка малиновская, чего-нибудь наделаю: «У, Шишига!» Помню случай. Корова отелилась, и я просил молочка, а молоко раньше сразу не давали, сначала надо было помолиться, корову обкурить, потом уже можно было его есть. Бабушка какое-то курево в банке сделала, как у попов кадило, зажгла и у икон начала молитву читать. А я взял да банку с этим куревом спрятал. Она дым-то чует, а банку не может найти и на меня: «Ах ты, Шишига, куда банку дел?!» А это шубинские Лазаревы — Лимаки, ещё есть Лазаревы — Чайники. Локоцковы — Зарубка, это точно помню. И Локоцков есть — Заря. А вот этого я тоже знал, Логинов — Додон. У него лошадь была. Он ремонтником по станкам был, на работу придёт, прибежишь к нему — надо ремонтировать, а он: «Дай, я отдохну». Мне потом один говорит: «Ты зачем к нему подошёл? Он дома наработался до упаду, сюда отдыхать пришёл, а не работать». Так вот раньше было. Лозынин — Чайник. Лазаревы — Чайники и Лозынины — Чайники. И Лазаревы — Елуки, тоже шубинские. Мельниковы — Назаркины, напротив меня жил Кузьма. Мельников — Щавель, этих я тоже хорошо знаю. И вот Мохначёва — Пепе я хорошо помню. Он плохо разговаривал: «Пе-е, пе-е», его Пепе и прозвали. Другие Мохначёвы — Ушаны. А вот Мингалёвы раньше жили на Острове, они все Лёвины. А есть Мингалёвы — Головёшкины, из-за цвета лица их так прозвали. «Тёмненькие у меня мальчики», — мать про них говорила. Ещё Мингалёвы — Конягины. Мельниковы — Лапочки. И Мельников — Лапоть, я тоже его знал, в живтовариществе работал. Окорковы, они одни были, Колчаки у них прозвище. А вот есть Пигалов — Перец и есть Пигалов — Решетай, он на гармошке очень хорошо играл. Пигалов — Ботаки и есть Пигалов — Ржаной. Плеханов, это тюбелясский — Курага. А вот сосед у меня Рудаков Вовка, он Пронькин. Додин — Кураши. Симбиркины — Челяки. Стрельниковы — Эрзя. Они тоже с Мордовии, они там разделены на две половинки — здесь живёт Эрзя, в другом месте — Мокша. Спицын — Осина. Вот Садикова хорошо знал, и спроси, где Князья живут, сразу скажут. Вот Вовка Тулупов — Сарга. А шубинские Творогов и Бабинов — Бабаки. Усовы по Набережной жили — Синьга. А вот Филичкины — Туман, Сашка на той стороне жил. А ещё есть Филичкин, его не спутаешь с Туманом, он Советский, жил на Острове. Ваня Советский, к нему из Башкирии приезжали, со всех сторон шли — у него была лицензия гири вешать. Это такая хлебная должность была, раньше же все весы были с гирями, и он все эти гири проверял. Если нет подписи Вани Советского, значит, торгуешь незаконно. Филатов — Головель, и был Филатов — Докукин. Черновы — Каранайки, этот в лагере сторожем работал, потом здесь на базаре жил. Чернов — Ваня Бесплатный. У него было пять лошадей, он возил песок в 18-й цех. Пять лошадей запряжёт, на одной возит, а остальные следом за ним идут. Вот и прозвали — Бесплатный. Есть Чернов — Царёк, а есть Чернов — Бабай. Вот Чудайкины — Пары, что такое, не знаю. Шуруповы — Шулай. И Худяков Митька был, его звали Митя Грудь.
Интересно, можно ли избавиться от прозвища, и опровергнуть утверждение Гоголя о их несмываемости? В конце концов, чтобы не было отпечатков, можно надеть перчатки или смазать пальчики вазелином… Есть опасение, что кто-то обидится за предков, будут возражения, но речь сегодня была не о них, а о тех, кто помнит и гордится.
