Сосед Колька у Петра Афанасьевича был золотой человек. Никогда не откажет в просьбе чего помочь и всегда выдаст последние новости по деревне. Но у него был один существенный недостаток - уж больно дотошный. Знал, например, где в чужом дворе лежит ножовка, либо проржавевший старый топор со сломанным топорищем. Любопытство его было безгранично. Куда пошёл, зачем, что привёз и откуда. Всё ему нужно было знать. В начале их знакомства, Пётр откровенничал с ним, не таясь, но с годами стал на надоедливые его вопросы отвечать уклончиво, а то и присочинять чего, себе на потеху. Вот и сейчас на Колькин вопрос: «А чего это к тебе вчера участковый приходил?» – шутливо ответил:
- Да с них, со служивых, спрашивают же. Раз в квартал он обязан проверить мою зарегистрированную двустволку. Где она лежит и на каком боку? В сейфе, не в сейфе? Может быть, я её в лесу прячу, а может, в диване, где с бабой сплю. Всё им надо знать, как и тебе. Ну и расписаться мне обязательно в его талмутах.
- А чего на лавочке сидели, беседовали? Окурков вон в траву накидали.
- Всё выспрашивал, как в этом году со зверем. Ходят, не ходят на солонцы. Я ему, мол, охота закрыта, не ходил, не видел. А ему конкретно, где следы есть, когда лучше караулить, утром или вечером. Сам знаешь. Чем нам ещё в деревне заниматься, как не охотиться. Да тут ещё, слыхал? На тушу лосиную ягодница, бабка Дуся, наткнулась? И ведь что сделали, браконьеры! Видимо, ночью с машины фарили, пристрелили и даже разделывать не стали. Ляжки топором отстегнули, погрузили и уехали. А всё остальное бросили прямо на дороге вместе с требухой. А нам теперь вопросы, чё да как, где был, чего видел. Так прямо и сказал: «В районе всё подозрение на тебя. Ты же у нас первый браконьер. Путёвки на охоту никогда не берёшь, а в лес ходишь».
- Наши деревенские никогда так не сделают. С города кто-то. Техника позволяет сейчас. Кстати, не замечал? Последнее время УАЗик через деревню вечером проезжает иногда.
- Вот в следующий раз и присмотрись, Коля, номер срисуй и участковому сообщи, а то повесят на нас с тобой чужие грехи. Ладно, бывай здоров. Пойду, а то у меня картошка не мотыжена.
Картошка картошкой, бог с ней, тут самый гон у козлов косуль, ну как в лес не сбегать посмотреть, послушать? Пропустишь такую красоту, потом год переживать будешь, что упустил одну из важных охотничьих вылазок. Вот был же он в этом году на глухарином току. Есть что вспомнить. Кому расскажешь - не поверят.
Проснулся утром в избушке в четыре утра, как положено, вышел, а там, мама родная! Снег выпал по щиколотку. Мокрый, тяжёлый под минус один. И это в конце апреля. Вот тебе и ток! Будут токовать, не будут по такой погоде? Просто из любопытства поплёлся на заветное место по темноте. Скрип от снега неимоверный. «Даже если они и есть, разлетятся все от шума», - подумал. Встал у высокой сосны, притаился. Тихо. Ни ветерка. Без снега хоть слышно, как мыши по жухлой траве шуршат, а тут эта белая тяжёлая крошка так всё накрыла, что в ушах звон до жути. Хоть бы ветка треснула. Ни-ни. Ну и настроение, естественно. Подумал, вот невезуха с этим током. Только время нашёл в лес выбраться, а тут снегопад этот. Ну и навалил же, хоть лыжи надевай.
Пролетел со своей издевательской песней вальдшнеп. «Фррр-фрр», - передразнил его тихо. Робко блеснул лучик зари сквозь снежные ветки на востоке. Собрался уходить уже. И вдруг слабо невдалеке: «Щёлк». Потом «щёлк, щёлк». Снял шапочку, сунул в карман. Неужели! И уже смелее: «Щёлк, щёлк, щёлк, трррррр-фитьфитьтюфить». Вот он, милый! Родной ты мой! Ох, порадовал старика. Ну и где же ты. Ну, ещё! Ух, ты, молодец! А говорят, в снег не токуют. Глухаря уже было не остановить. «Щёлк, щёлк»… Под щёлканье сделал несколько твёрдых шагов в направлении песни. И вдруг прямо над головой, ясно и отчётливо: «Щёлк, щёлк, трррр». Другой глухарь стал, без какого-либо предисловия стал заливаться прямо на верхушке сосны, у которой он стоял. Потом ещё один рядом и ещё. Вот это концерт! Такого никогда не забудешь. Первые минуты просто оторопел и растерялся. Куда бежать, кого держать? Начал было считать, потом плюнул на это дело. Машинально снял предохранитель на оружии. Потом передвинул его несколько раз в такт песни какого-то глухаря. Что делать-то? Но всё-таки пришёл в себя и решил добывать того, что уже почти час сидел над его головой. Высматривать его среди заснеженных веток бесполезно. Нужно отойти хотя бы на метров десять в сторону. Но под чью песню двигаться? Как только заиграл глухарь на сосне, стал отходить в сторону. Другой, что сидел невдалеке, сразу легко увидел это и шумно вспорхнул, потом ещё один. Ток затаился. Пришлось стоять неподвижно, почти на одной ноге, пока вновь не заиграли глухари. Всё! «Ещё ошибка, - подумал, - и разлетятся все. Заиграют вновь, но взять их будет ещё сложнее». Да тут еще глухары со своим «ко-ко-ко». Сигнал, что ток вообще может улететь за ними и больше в это утро не играть. Внимательно осмотрел сосну. Глухарь заливался неповторимой песней, но его не было видно. Только хотел двинуться ещё в сторону, как неожиданно какой-то смелый слетел с дерева, и стал важно чертить огромными крыльями по поляне, вызывая на бой соперников. Выстрел был хладнокровным и точным. Уже не таясь, сложил красавца в рюкзак, и быстро покинул ток. Всё - добыл, наслушался, насмотрелся. До следующего года, бог даст. Впечатлений хватит. Рассвело полностью, а снег ещё и не думал таять.
…Нет, сходить козлов послушать нужно, пока снегом не запахло. Погодка вон - самые слепни. Зверю валяться не дают. Значит, рано бродить сегодня начнут, ещё до захода солнца. Пётр Афанасьевич собрал рюкзак, на всякий случай, с ночевой. Мало ли, куда кривая выведет. Открыл сейф, достал оружие. Стал перебирать патронташ. Тут нужна картечь. Козёл в гоне - это не глухариная песня. Рявкнет над ухом иной раз, аж мороз по коже. Хотя охотничья уловка одна и та же. Во время спаривания звери теряют осторожность, вот этим и пользуются опытные охотники. Супруге только сказал, что искупнуться на речку пойдёт, если кто спрашивать будет. А сам с рюкзаком, оружием, во двор, через огород, через речку по перекату и в лес.
По тропинке до болота, пожалуй, за час не дойдёшь. А наброды косуль по траве именно там видел. Туда и нужно за охотничьей удачей. Тропу эту к болоту всегда проходил быстро, не останавливаясь, особенно одно место на подъёмчике по сосняку, с коим связано одно неприятное воспоминание. А тут остановился, присел, закурил. Сколько уж прошло? Лет сорок. А помнится всё, как только что, вот именно здесь.
Тогда, мальчишкой, он увязался с Сергеем Михайловичем, пожилым уже, опытным охотником в лес. Царство ему небесное! Пошли вроде бы и не на охоту, так, делянку дровяную посмотреть да соль унести на солонец. Тайком взял отцовское ружьишко. Охотник сразу осадил:
- Кого стрелять-то собрался, Петруха? Май месяц. У всех маленькие телята. Волки и то все в норах.
- А вдруг чего?
Шли по этой тропинке. Ну, и вот тут-то, на этом самом месте, она и взлетела. Глухара! И ведь, не раздумывая, влёт, королевским выстрелом. Упала прямо на тропинку. Радости было первые мгновения, пока Сергей не отобрал ружьё и неожиданно прикладом слегка не ударил его в грудь.
- Ты че наделал, паскуда!
Размахнулся ещё раз и хотел было сломать оружие об ствол сосны, но сдержал себя.
- Откуда она взлетела?
Показал рукой. Сергей Михайлович искал недолго. Уже спокойно сказал:
- Иди сюда, смотри, что ты наделал!
Между кочкой и кустом черёмухи было ещё тёплое глухариное гнездо, в коем лежали семь серых яичек.
- Ты понимаешь, что их сейчас ничем не спасёшь? Ни инкубатор, никакая клушка не поможет. Всё, иди домой, и чтобы в лесу я тебя больше не видел. Глухару забери, чтоб ты ей подавился.
Много лет он носил в себе тяжёлый душевный синяк в груди от удара приклада, пока однажды Михалыч сам же не рассказал эту историю у костра деревенским мужикам, как будто произошедшую с ним, не задевая самолюбие Петрухи. Никто его тогда не упрекнул. «Бывает», - сказали. И тут же поведал ещё одну, как случайно вместо козла подстрелил косулю в начале июня. Стал разделывать, а у неё из вымени молоко брызжет. Так это молоко с кровью и маленькими козлятами ему ночью приснилось. Упаси бог, такое увидеть. Тогда он откровенничал с мужиками, выговориться хотел, видимо, чуял, что через несколько дней его не станет. Такие истории в себе нельзя носить. Лучше поведать кому. И себе легче станет и другим в назидание…
Сидеть в августе в лесу - только от мошкары отмахиваться. Пётр встал и уверенно пошёл на болото. «Бывает, бывает», - только и сказал тихо.
Пришёл на место как раз, когда солнце ополовинило свой лик за верхушками сосен. Болото, местами поросшее густым непроходимым кустарником, соединялось узкой протокой с рекой. А поляны вокруг него по большой весенней воде часто заливались и всегда были богаты разнотравьем. Сколько себя помнил Пётр Афанасьевич, всегда здесь был сенокос. Вот и сейчас стога, бросавшие длинные тени на робкую отаву, радовали глаз. С высокого лесного увала, как по указанию невидимого полководца, нестройными рядами на заливные луга наступали молодые ёлочки. Туда и пошёл Пётр Афанасьевич, чтобы схорониться до позднего вечера и ждать свою охотничью удачу. Достал самодельный манок на косулю. Свистнул пару раз и тут же положил обратно в карман. «Баловство, - подумал, - тут наоборот косули идут на рёв козла и собираются в гарем самого сильного и смелого».
Охота на козла в гон та же, что и на глухаря во время тока. Не нужно много ходить и суетиться. Тут, главное, правильно выбрать место. Быть незаметным, не подавать лишних звуков и запахов. И слушать, слушать. А там уж, как бог рассудит.
Присел на удобную корягу. Но пока услышал только отчётливый шум от движения машины. Проехал кто-то по дороге, что пересекала тропинку в сторону реки. Потом, вроде, далёкий выстрел. А может, послышалось?
Кому, как ни охотнику, посчастливится наблюдать рождение вечернего тумана? Именно вечернего. Утренний туман - всего лишь продолжение вчерашнего, разбавленного заблудившейся ночью ветреной, чуть пьяной тучки. Податливой и ненадёжной. Вечером не до игривости. Всё серьёзно и торжественно. Сначала чуть уловимая взглядом белёсая дымка неожиданно копирует все изгибы реки, и её протоки. Потом неведомый художник всё отчётливей и гуще размешивает белое пенистое молочко и щедро заполняет с помощью настойчивого лёгкого ветра все низины вокруг, твёрдо и неотвратимо. Неожиданно выпадает обильная роса. Каприз у неё такой, разлететься мириадами капелек по траве и кустам, смачивая всё вокруг, очищая от дневной жары и обнуляя лесные запахи. Утром роса ледяная, вечером тёплая. Солнце уже спряталось совсем, но его пронизывающие лучи всё ещё задевают верхушки сосен на горе, где и заканчивается длинный августовский день.
«Уввааххр!» - раздалось невдалеке в лесу. Охотник встрепенулся. Дремоту, что навеяло движение тумана, моментально разогнал адреналин, вплеснувшийся в кровь. Пётр встал и аккуратно направился в сторону рёва. «Вааах», - ответил другой козёл со стороны болота. «Ну вот, с вами-то мне и нужно встретиться», - подумал он. Козлы перекликались, идя навстречу друг другу. Пётр даже увидел движение между ёлочек. И двинулся туда. Но вдруг один из козлов, вероятно, почуял охотника или силу соперника, рявкнул пару раз, а потом уже слабо, далеко-далеко. Ушёл, хотя, возможно, и ненадолго. Что у него на уме? Может пробежать круг и вернуться вновь, а может, с косулей уйдёт. Охотник медленно шёл по мокрой росе среди ёлочек. На поляну выходить бесполезно. Зверь сразу увидит его и уйдёт. Пока только так, скрытно и тихо.
Козёл подставился под выстрел сам, вышел на охотника, посмотрел подслеповато, оценивая соперника секунды три, потом неожиданно отпрыгнул и помчался прямо по открытому месту к реке, разрезая туман замысловатыми рогами. Пётр Афанасьевич потом всю обратную дорогу перебирал в памяти этот момент и не узнавал себя. «Чё не стрелял-то, Петя? Вроде, даже на мушку взял. Чего ждал?» Видимо, была неуверенность в выстреле. Боялся подранка сделать. Чуть картечь не так ляжет, и всё, не найдёшь его по туману. Всё будет на отаве, и следы, возможно, и кровь. А без снега не разберёшься. Будет валяться рядом в ста метрах, а не найдёшь. Бросишь, и всё. Ну, не стрелял, не стрелял. Бог с ним. Пусть живёт. Сходил же, послушал. Чего ещё надо? Что я, козлиных рогов не видел?
Стемнело. Обратно той же тропинкой и домой. Подойдя к лесной дорожке, понял, что не ошибся с шумом от машины. Вот видно сразу, только что проехали, и что резина УАЗовская. Движение в сторону сенокосов, но за реку. Обратно не выезжали. Значит, там. Возможно, они, браконьеры эти, а может, и не они. Однако, пошёл в деревню с твёрдым решением сначала зайти к участковому, сказать ему несколько фраз, а только потом домой.
Дня через три сосед Колька махнул рукой - айда, мол, покурим. Кваса вынес банку. Хозяйка у него всегда делала его больно уж сладким. Колька выдавал последнюю новость:
- Я вчера в городе был. В охотхозяйство ездил на счёт путёвок. Мимо милиции прохожу, а там этот УАЗик стоит, который я видел, и следаки что-то в нём копаются. Наверное, кровь соскребали с салона на анализ. А, Афанасьич? Как думаешь? Вычислили всё-таки браконьеров.
- Не знаю. Доказать трудно. Во всяком случае, хоть с нас подозрение снимут. А ты в свидетели иди. Так, мол, и так, видел, как УАЗик проезжал. Такого-то числа. Мне, например, этих отморозков не жалко.
- А что? Пойду, специально пойду. Я же к бабе Дусе ходил, расспрашивал всё. Она говорит, что у лося того, даже зареза на шее не было. Представляешь? Он живой ещё после пули, а они его топором.
- Да уж, за такое могут и уголовное дело завести.
- Заведут, если не откупятся. Ну, а ты сам-то не гонял в лес? Самый гон у козлов.
- Нет, Николай, некогда. С картошкой всё управиться не могу. Тут жуки ещё появились колорадские. С ними и воюю. Что ты говоришь там про путёвки на охоту? Надо приобрести в этом году. На законном основании в лес ходить будем.
Однако, как и прошлые годы, не поехал Пётр Афанасьевич за путёвкой в охотхозяйство. Не любил он эти бумажки. Дела, заботы домашние. Закрутился, а тут и первый снег. Не до города. Так и ходит за ним слава первого браконьера в округе.