Есть в нашем городе одно местечко со странным названием Бабао. Верховье пруда, с крутым обрывом, где бурная река Катав прекращает своё существование. Говорят, что раньше там была башкирская деревня. Когда начали строить наш город, народ из деревни стали притеснять, заставляя работать на строительстве плотины на реке. И башкиры ушли. Остался только один старик-бабай. Жил там до самой смерти, служа у основателей города переводчиком. Поэтому, наверное, это место так и называют.
Сам я в своё время делал там утренние пробежки, наслаждаясь чистым воздухом на тропинке вдоль пруда, а обратно хороший подъёмчик для нагрузки. Сейчас, как-то ленюсь, лишь иногда прогуливаюсь с собакой. И всегда ищу взглядом на крутом обрыве к пруду место, где говорят, меня мама уронила. Известная поговорка-шутка. Но, слава богу, в снег.
Раньше там был санный путик на лошадях из деревни Орловка по руслу реки. Деревенские молоко возили в город, на базар ездили, по гостям, на работу. Сейчас зимой там молодёжь любит развлекаться на снегоходах.
Старшая сестра рассказывала любопытный случай про моё падение. Родители возвращались в Орловку на лошади, сани опрокинулись на крутом обрыве, и мать не сразу нашла в глубоком снегу грудного сыночка. То есть меня. Получилось маленькое ДТП только на старинный лад.
И ещё часто слышал от Орловских одну занимательную историю, произошедшую именно на этом зимнике. Боясь возможных неточностей, имена участников тех событий я, пожалуй, изменю.
Ну а дело было в начале марта, где-то в тридцатых годах, судя по возрасту одного из героев повествования. Владимир Иванович Баланов с утра начал заниматься немужским делом. Спросил у жены Марфы Семёновны разноцветные ленточки и стал их привязывать на уздечку и сбрую лошади. Потом нашёл заржавелый колокольчик, почистил и повесил в центр дуги на специальное колечко. Позвенел им. На звук вышел сын Кузьма.
- Ты чё, батя, на Масленицу собрался?
- Так, Кузятка, запрягай Карего в кошовку. Мы с матерью на Устье съездим в гости к тёте Тане. Давно не виделись. Скотину накормишь - приберись. К ночи дома будем.
- А обещал мне покататься дать Карего на Масленницу.
- Будет ещё твоё время, покатаешься.
В Усть-Катав прибыли ещё до обеда. Рядом по зимнику-то. Дорожка за зиму накатана. Луку напрямик по поляне, а там два поворота по речке и у свояка в гостях на Вислом камне. Владимир Иванович и кнута ни разу не поднял, а Марфа даже не успела укутаться в тёплый полушубок.
«Дзинь-дзинь», - звенел колокольчик, да раздавался в ущелье возглас Баланова.
- Айда, милый, давай Карька!
Лошадь для форсу привязали рядом с домом. Во двор не стали загонять, чтобы соседи видели, что гости с Орловки приехали. По городу кататься не стали. Сразу за праздничный стол. Блины, пельмени, соленья, зарумяненная картошка из печи. Про шашлыки и купаты и знать не знали. Свояк на стол четверть выставил. А четверть - это четвёртая часть от двенадцати, то есть три литра. Совсем другие раньше застолья были и разговоры. Роднились и общались теплее. Не мешали тогда людям в глаза друг другу смотреть ни телефоны, ни интернет. Однако к вечеру уже по первым сумеркам гости поехали домой, как ни настаивали хозяева остаться ночевать. Владимир Иванович помнил своё обещание сыну дать лошадь покататься на Масленицу. Выпили с Марфой на посошок, расцеловались по–родственному со свояком, и в обратный путь.
Карий, сразу почуя дорогу домой, пошёл уверенной рысцой. Не меняя рысцы на поворотах и на крутых спусках к пруду. Раскаты кошовки не позволяли ей опрокинуться, однако её хорошо пару раз мотануло, особенно на спуске к пруду.
Владимир Иванович лошадь не подгонял. Лишь затянул свою любимую: «Хасбулат удалой, бедна сакля твоя…»
Потом, наверно, сыграла свою роль рюмочка на посошок, и он задремал. Очнулся от сильного удара саней об лёд. Окатило холодной водой. Лошадь совсем рядом с деревней, немного ушла в сторону от путика и впарилась в промоину на реке.
- Но, милый! Выручай! Айда!
Длинным остатком вожжей Иваныч звонко хлестанул по спине лошади.
Там на реке неглубоко, хотя течение сильное. Карий с трудом, но выбрался на твёрдый лед. Потом на берег.
- Тпруууу!
Похмелье у возницы как рукой сняло. Он оглянулся и крикнул:
- Марфа, жива?
Ответа не последовало. Жены не было ни в кошовке, ни рядом. Владимир Иванович наспех привязал лошадь за куст, стал бегать в горячке к промоине и обратно.
- Марфа, ты где! О, господи, беда! Что же это?
Стал кричать. Ему никто не откликнулся. В жутком состоянии поехал к дому.
Кузьма ждал родителей и умудрился открыть ворота перед самым приездом. Это у деревенских считалось особым шиком и хорошей приметой. Заезжать на лошади во двор без остановки у дома.
Сын кинулся сразу распрягать. Но отец его остановил:
- Кузятка, подожди.
- Ты чё, батя? А мать где?
- Наверно, примерно утонула.
- Как утонула?
- Сам не знаю. В промоине.
Баланов сразу в ночь вышел собирать народ в дереве искать утопленницу. Собрал несколько человек, соседей. Разожгли костёр. Сделали факела из бересты. Искали Марфу Семёновну вниз по реке и даже в Луке в сторону города. Бесполезно. Народ разошёлся, а Владимир Иванович взял сына с собой и поехал обратно в Усть-Катав, сообщать печальную новость родным.
Свояк его сразу встретил радостным объятием:
- Вот и хорошо, что приехал, четверть-то не закончили, и Кузятка погостит. А Марфу где потерял?
- Нету Марфы. Наверно, примерно утонула.
- Да ты что, Володя, мелешь?! А ну, пойдём в дом поправимся.
Первым вошёл Кузьма и громко поздоровался.
С печки он услышал материн голос:
- Кузятка, это ты сынок?
- Я, мама. Так ты же утонула.
- Кто такое сказал?
- Батя. Тебя всей деревней на реке искали.
Занавеска на печке поднялась и оттуда выглянула развесёлая выспавшаяся Марфа Семёновна.
- Слушай ты отца. Вот ведь что удумал. Вожжи маленько держать надо на обрыве к пруду. И не вывалилась бы я из кошовки. Я ему кричу, а он не слышит! Хрен старый!
Под общую радость воскресения Марфы Семёновны Масленица на Вислом камне продолжалась ещё сутки. Потом аккуратно, под звон колокольчика Владимир Иванович привёз семью домой. С особой осторожностью на натянутых вожжах проехали обрыв к пруду на местечке Бабао. Дальше воскресшую Марфу несколько дней чествовали в деревне с гармошкой. А Владимир Иванович всё извинялся перед соседями:
- Простите меня, Христа ради.
- Бог простит, - ему отвечали. И ты нас прости.
Почти сто лет этой истории. Сколько воды утекло и человеческих судеб. Однако вот обрыв к пруду, наверно, не изменился. Примерно, остался на этом же месте, где, как рассказывают, меня маленького мама в снег уронила. Так и хочется там знак поставить для водителей снегоходов «Опасный участок».
25.05.2016 г.
