Ритм отца и голос матери
Первая встреча с Саидом у меня произошла на репетиции ансамбля «Друзья», музыканты готовили программу для очередного концерта. Проигрывали агутинскую «Хоп-хэй-ла-ла-лэй», и руководитель Натан Сибагатуллин давал наставления:
— Ребята, у нас не испанское, а какое-то марийское фламенко получается, с усть-катавским мотивом, — сказал он, смеясь. — Давайте ещё раз, ритм должен быть чётче, это Испания.
— У вас интернациональный ансамбль, — вмешиваюсь я в разговор, — получается, как у нас в газете — «Лица усть-катавской национальности»?
— Да, — соглашается Натан. — Вот у меня отец татарин, мама башкирка, соло-гитарист Саид у нас уйгур, бас-гитарист Валера и ритм-гитарист Илья — русские, а ударник Женя — вообще, оренбургский казак.
— Интересно, а слышна в игре Саида восточная жилка?
— Конечно, когда он поёт свои песни и на соло играет, у него восточные мотивы мелькают.
А разговаривали мы с Саидом уже после репетиции «Друзей».
— Родом я из Киргизии, из города Кара-Суу, — рассказывает Саид. — Отец Джумабаев Аширали, а я — Саид Аширалиевич. Нас было семеро детей в семье — шесть братьев и сестра. Когда я отучился в спортинтернате, уехал в Ленинград, поступил в строительное училище на столяра-паркетчика, хотя изначально хотел в институт поступить, но не получилось. Потом сорвался, хотя у меня прописка была уже ленинградская. Старший брат у меня в Узбекистане во Дворце культуры работал, и мы с ним по свадьбам ездили, играли русские, татарские, узбекские, турецкие, киргизские мелодии, я играл на басе, он —на соло.
У меня дома есть большой национальный барабан, кожей обтянутый, я его из дома привёз. Кода в последний раз был на родине, смотрю, он в чуланчике лежит, отец его в платочек завязал. Родители умерли, в доме почти уже никто не живёт, я забрал. Отец всегда этот барабан брал, на свадьбах играл. Возьмёт его, над костром нагреет, он за какие-то секунды нагревается, звук звонкий становится. Нас шесть пацанов, и отец каждого учил, каждому показывал, как играть. Он не только на свадьбах играл, его и от завода приглашали. Может, в фильмах видели — урожай, хлопок везут, и начинают играть две большие длинные трубы, потом — барабаны, в советское время большой праздник был. Там национальный колорит совсем другой, здесь на Урале на свадьбах играют на гармошках, а там — вот на таких инструментах.
— Вы-то когда первый раз взяли этот инструмент в руки?
— Года три-четыре было. Сначала — на тазике, потом на барабане начал играть, а когда старше стал, на выпускные и свадьбы приглашали. На свадьбах наряду с народными инструментами надо чтобы и соло-гитара, и бас-гитара играли. Народники поют, у них свои инструменты есть, но чтобы создать современный колорит, они нас звали. Для игры на барабане разный размер, разный ритм нужен. Конечно, это мне сейчас помогает, я и на ритм, и на соло-гитаре играю. В прошлом году башкиры меня на Чайхану звали, я брал барабан и пел.
— Но не каждый имеет способность к музыке?
— Хитрость в том, что во мне как бы переплелись чувство ритма отца и голос матери. Я поступал в музыкальное училище на дирижёрское отделение сразу после десятого класса, но в детстве у меня не было фортепиано. Шесть парней, одна девчонка — не до музыкального образования было. Год в училище отучился, и надо было сдавать программу игры на фортепиано. Преподаватель вокала предлагала: «Переходи ко мне», но я упёрся — нет. Хотел стать дирижёром — это же руководитель ансамбля, а вокалист вышел, песню спел и ушёл. Это давало бы возможность глубже войти в мир музыки, мы же с братом выступали, ездили по свадьбам. Как говорится, я рискнул, но не получилось.
Уехал в Ленинград, окончил училище на столяра-паркетчика и там попробовал в институт культуры поступить, но тоже не получилось, сочинение завалил. В театре год работал, опять в институт культуры поступал, только уже во Фрунзе. Одним словом, я по Союзу поездил, но что поделаешь, вокал сдавал, а сочинение всегда заваливал. Но ничего страшного, сейчас для себя, для души занимаюсь.
Пытался писать свои песни, у меня есть пьесы, военные, детские песни. Жена видела моё творчество и предложила сходить во Дворец. Пришли, здесь Галина Миндрюкова ведёт народные песни, и я на каком-то конкурсе военную песню спел. Это было лет пять назад, а когда Натан Сибагатуллин создал группу, я к ним пришёл.
— Что Вам даёт музыка?
— Как раньше в советские времена пели: «Нам песня строить и жить помогает». Брат, который служил в Афгане, рассказывал, что туда приезжали все: и группа «Ялла», и Кобзон, музыка помогала в экстремальных условиях выжить. Я для себя пою и играю, чтобы настроение было.
На вторую встречу я попросил Саида принести семейную реликвию — дап, или как его ещё называют узбеки, дойру. Саид называл его просто — барабан, иногда добавляя –— старинный. Но когда я его увидел, язык не повернулся назвать его барабаном, он был похож на древний шаманский бубен. Такие инструменты я видел только в фильмах у индейцев Северной Америки и у аборигенов нашей Сибири. Какого-то ржаного цвета, издали он был похож на солнечный диск, а при ближайшем разглядывании его телячья кожа, казалось, дышала и была живой. Он лоснился и переливался. Представляете, какое количество ударов получила эта натянутая кожа за столетия?! «Дап — один из самых распространённых инструментов уйгуров, — написано в одной умной книжке. — И в уйгурской музыке существует огромное количество трудно установленных ритмических формул, так называемых усулей, всё необычайное богатое разнообразие которых может передать только дап, поэтому исполнительское искусство дапчи отличается подлинной виртуозностью». Одно дело написано, но когда Саид взял в руки инструмент, звякнули металлические кольца на краях мембраны, и раздались гулкие, рокочущие звуки: древнего ритма, я понял, надо не читать, а слушать живьём. А потом полилась песня, которую я слышал ещё с пелёнок:
— Я встретил девушку —
полумесяцем бровь,
На щёчке родинка
и в глазах любовь.
Ах, эта родинка меня
с ума свела,
Разбила сердце мне,
покой взяла.
Мама звала меня Сашкой
Послушаешь, сейчас в тренде деление по национальностям, и это всё под соусом — нас угнетали, сейчас заживём. На Украине выпячивают голодомор, говорят, Сталин их специально изживал. И не стыдно?! Я по своим родственникам знаю, как голодали они в начале тридцатых здесь, на Урале. А уж про суверенитеты я и говорить не буду, достаточно вспомнить, кто у них строил города и железные дороги. И так сейчас всё у нас перемешано, достаточно углубится в свою родословную на два-три века.
— Отец у меня из Узбекистана. Дед погиб на войне. И отец, и мать — послевоенные сироты, старший брат у отца воевал, он в доме оставался один. Потом в Андижане на механика выучился, работал на хлопзаводе. Служил под Одессой на военном аэродроме. Там рядом село Фурманка, он в увольнение уходил с фотоаппаратом, ходил по селу, фотографировал. Случайно маму увидел. Маму звали Женей, у неё смешанные корни — и русские, и украинские, я в одном её паспорте видел — русская, в другом — уже украинка. Отец сфотографировал её, познакомился, рассказывал, как потом проставлялся, магарыч ставил. Она была сиротой — во время войны родители у неё погибли. Отец забрал её и привёз в Киргизию. И вот у меня христианско-мусульманская семья получилась.
Уйгуры — это древний род, они когда-то из Китая пришли, но это древняя история. Но они уже обузбечились и разговаривали на чистом узбекском. Когда родители приехали в село, мама по-узбекски не говорила. Ей хотелось уехать в город. Отец сильно любил маму, и они переехали в город, им дали барак типа общежития. Пока отцу от завода трёхкомнатную квартиру не выделили, они жили в бараке. Мама так и не выучила узбекский — понимала, но не разговаривала. Но по мусульманской традиции отец дал нам имена и обряд сделал. А мама всех нас звала по-своему. Я Саид, она меня звала Сашкой, самый старший Джура, она звала его Жорой, Георгий сейчас живёт в Крыму, потом Тахир — Толик, он окончил физкультурный институт, тренер по футболу на родине в Кара-Суу. Сестра Санабар, мама звала её Таня, она русский и литературу преподаёт в соседнем Джелалабаде. Потом идёт Рахим — Витя. Он служил в Афганистане, инвалид второй группы, сейчас в Усть-Катаве, помогает мне в ларьке на стоянке. Потом идёт Карим — Володя, он окончил училище гражданской авиации во Фрунзе, сейчас тоже в Усть-Катаве. Рустам, самый младший, мама так и звала его Рустиком. У таджиков есть сказка, где Рустам — богатырь, как у вас Илья Муромец.
— Вас сейчас в Усть-Катаве четыре брата — целая диаспора.
— Первым сюда приехал младший Рустам и меня перетянул. Помню, как первый раз сюда приехал в 2000 году, ехал из Крыма от старшего брата. Шёл со станции через мост и спрашиваю бабулю: «Где здесь центр?» Она говорит: «Иди, сынок, прямо — не ошибёшься». Я думаю: «Боже, куда я попал?» Выхожу к центру, а Рустам в заводе работал и как раз шёл на обед. У меня адрес был, звонить не стал, думаю: сейчас найду, а брат дорогу переходит, лоб в лоб встретились.
— Да, это не у Вас на родине в Ферганской долине, где свободного места нет.
— Да, когда мы на речку ходили, надо было перейти четыре поля, каждое по километру, где хлопок сажали и кукурузу. А когда последний раз в 2013 году был на родине, там всю землю раздали — строят дома, и китайцы плотно сели в наших краях. Когда Советский Союз развалился, сразу же рынки пошли, ни заводы, ни фабрики не работали. Я тоже пытался приучить себя к торговле — не получилось. Уехал в Крым, но там украинцы ничего не делали, это в советское время вся страна там здравницы имела, деньги вкладывали, у моря яблоку негде было упасть. А Украина всё на самотёк пустила. И я решил поехать на Урал.
Это было как раз перед событиями, когда в Узбекистане начались волнения на национальной почве. Когда главой Узбекистана был Ахунбабаев, как Хрущёв Украине отдал Крым, так он отдал киргизам три города — Ош, Узген и наш Кара-Суу, где 70–80 процентов жило узбеков. А сейчас там в киргизских семьях выросли и дети, и внуки, их много, они там уже хозяева. Когда я учился, была русская школа имени Ленина, а рядом стояли узбекская и киргизская школы. Во время войны и после приехало много народа, каких только национальностей не было. В нашем двухэтажном доме 16 квартир, там и русские, и татары, и болгары, и чеченцы, и евреи жили. Потом потихоньку они начали уезжать. В Кара-Суу через мост перейдёшь — сразу узбекский базар, на нашей стороне — киргизский базар. А сейчас всё жёстко, всё закрыли, с этой стороны дот поставили и с той стороны дот — так просто не попадёшь. В советское время народ туда-сюда свободно ездил.
Когда учился во Фрунзе, у меня друг был Вовка Рогов, он на контрабасе играл. Мы к его родителям поехали под Узген куда-то в горы. Он позвал меня горы посмотреть и хорошего кумыса попить. Когда зашли к его бабушке, я обратил внимание на фотографии. Меня удивило — советское время, а на фотографиях его дед, русский офицер, ещё в царской форме.
Здесь в Усть-Катаве я и женился. В банке кредит оплачивал, смотрю одним глазом — девушка сидит красивая, кольца на руке нет. Потом подошёл, познакомился, телефон взял, и так вот потихонечку всё и пошло. Кстати, Ирина у меня очень образованная, у неё два высших образования. По национальности она татарка. Дочь Жанну мы пытались сначала отдать на танцы в «Дуслык» — язык и танцы свои надо знать. А сейчас она в музыкальной школе играет на фортепиано, занимается вокалом и ходит в театр. Это сын Тимур у нас пока свободный, в детский сад ходит.
Кстати, Соединённые Штаты, а с ними Канада и Австралия не пошлют официальных представителей на зимнюю Олимпиаду в Пекине, приедут лишь спортсмены. Причина дипломатического бойкота — преследование уйгуров. В Китае их 11 миллионов, по американским источникам от 800 тысяч до 2-х миллионов уйгуров находятся в спецлагерях. Официальный Китай заявляет, что преследуют они только террористов, борющихся за отделение Синьцзян-Уйгурского АО от КНР. Национальный вопрос — пожалуй, самый сложный в любом государстве, где живут разные народы, и опрометчиво принимать такие политические решения. Вот сбили российский самолёт в небе Турции, расстреляли лётчиков, и все видели фото боевиков с уйгурским национальным флагом на месте трагедии. И что, нам теперь надо преследовать всех уйгуров, живущих в России? Нет плохих рас и наций, но у каждого народа есть свои герои и свои подонки.
